Не демонтируют - или Россия распадется как СССР, либо гражданская война. [/quote
Некуда России разваливаться уже, все что осталось это единый организм. Куда русские без бурятов, чувашей, мордвы и как им без русских.                                                                                                                                                                                                                          А. Н. Савельев. Русский прорыв в истории нашей страны происходил неоднократно — это не такое уж уникальное явление. Первым русским прорывом было, безусловно, принятие христианства. Во многом русские оформились как народ, имеющий свою государственность, именно в этот момент. Начало ХХ века также связано со стремительным развитием России - быстрая концентрация производства и урбанизация привели к “русскому чуду” в имперской России, а потом — к стремительной сталинской индустриализации, которая была бы невозможна без фантастического энтузиазма населения. В середине века русский прорыв в космос, подготовленный авральной деятельностью научных корпораций, также дал иное качество общества, открыл новые перспективы развития и даже вынудил увлекшихся лидеров страны говорить о построении коммунизма к 80-м годам.

Россия всегда обеспечивала мощный рывок в развитии средствами авторитарной модернизации (Петр I, Сталин). Прорыв никогда не строился на либеральных ценностях или уравнительных социальных утопиях. Напротив, свободные выборы и прелести парламентаризма, свободная пресса и федерализм, дикий рынок и “открытое общество” обернулись для России потерей половины национального достояния и воровским перераспределением оставшейся его части. Сохранение этого положения несовместимо с какими-либо качественными изменениями, прорывными проектами. Вместе с тем, невозможно рассчитывать устроить прорыв на крови — человеческие ресурсы России сократились до предела.

Выход из тупика “эволюционного развития” (итогом которого может быть, при нынешних тенденциях, только гибель страны) должен состояться только в форме прорыва, разрыва причинности, сложившейся в рамках идеологии либерализма.

В. А. Попов. В середине 70-х годов руководители транснациональных корпораций рассматривали варианты развития мира в условиях ограниченности природных ресурсов. Решение проблемы состояло в унификации мирового пространства — в становлении двухполюсной модели, где есть только развитые страны и “третий мир”. Промежуточная ступень (СССР + соцстраны), демонстрирующая возможности переходной модели, подлежала уничтожению, чтобы снизить общемировые объемы потребления ресурсов, приходящиеся на долю “нецивилизованных стран”. В итоге этой многоплановой и обильно финансируемой деятельности Россия превратилась в сырьевой придаток Запада, контролируемый антинациональной элитой. Ведь ей никуда не надо прорываться.

Сейчас сложно задумывать масштабные прорывные проекты — нет их субъекта. Пока сама идея прорыва может быть адресована только к той части населения, которая живет в рабских условиях. Но это слабое утешение. Реальным деятелем в России может быть только власть. Поэтому индикатором прорыва было бы создание партии власти, ориентированной на национальные ценности и формируемой из людей, чье сознание не развращено либерализмом.

Другим индикатором прорыва была бы новая информационная политика, широкая представленность в СМИ иных точек зрения, чем те, которые распространены там сегодня.

С. П. Пыхтин. Примеры прорывов переполняют человеческую историю и во многом составляют её. Потребность в осуществлении прорыва и лидерства в пределах ойкумены или локального “континента” существует всегда. Это Александр Македонский со своей империей, это римляне в трех Пунических войнах, это арабские завоевания, это походы крестоносцев, это испанская война против мавров, это колониальные завоевания… Каждый раз речь шла о прорыве исторической причинности. В каждом случае мы имеем дело с экспансией - либо в виде реванша, либо в виде имперской политики.

Мы поставлены в условия, когда должны сделать выбор — или мы соглашаемся (общество и элита) с узкими границами и жалкой ролью Российской Федерации, или мы решительно прорываемся к лидерству, к реваншу, к проекту Империи XXI века. И здесь не надо пугаться разрухи и внешнего слабосилия России. Вспомним, что Македонский дошел до Инда и создал могучую державу, имея под рукой всего 35 тыс. солдат и три таланта денег в госказне. С точки зрения здравого смысла и бухгалтерии его предприятие было совершенно безнадежным. Но оно оказалось столь успешным, что эллинизм стал мировым явлением.

Сейчас Россия рискует отказаться от идеи прорыва, если надеется тишком да ладком, уповая на видимые ресурсы, пристроиться в мировой истории. Это миролюбие убьет страну. Спасет ее только имперский реваншистский проект — самый невероятный и неожиданный.

В. М. Вуколов. Сейчас мы не можем говорить о локальном прорыве, связанном, к примеру с технологическими программами. Речь идет о системном прорыве, захватывающем все стороны нашей жизни. И здесь действительно интересен пример “русского чуда”, которое возникло в конце XIX века и продолжилось в начале ХХ века. Это были самые высокие темпы развития в целом ряде ведущих отраслей — русская экономика становилась мощным фактором мировой экономики, и ее всеми силами толкали к конфронтации с Германией, чтобы снять этот фактор.

В какой-то мере напоминает прорыв период хрущёвской “оттепели”, когда в обществе созрели условия, чтобы сменить авторитарную экономическую модель. Но тогда хаотичный поиск, осложненный идеологическими шорами, свел реформы на нет.

Примером прорыва в других странах можно считать Индонезию, где мне довелось побывать 30 лет назад. От диктатуры и тотальной коррупции, от безнадежной дикости индонезийцы пришли к такому состоянию, что нам, России, нечего предложить им в экономическом и технологическом плане, кроме отдельных изделий космической отрасли и оружия. Тридцать лет назад все были убеждены, что Индонезия отстала от развитого мира навсегда и не способна ничего производить, что индонезийцы будут вечно сидеть под банановыми пальмами и ждать, когда придет пора обедать.

О необходимости кардинальных мер в России говорят всюду — даже среди олигархов. Иначе страна будет раздавлена. Необходимо сформулировать принципы действия по её выводу из кризиса — те основные направления, который обеспечили бы оздоровление как национальной экономики, так и духовной сферы. Условия к этому созрели.

Русский проект должен быть, прежде всего, нацелен внутрь. Проработав многие годы за рубежом, могу сказать, что там присутствует такая же деморализация, как и у нас. Если вы не покупаете определенный социальный слой, если вы не предлагаете ему материальных выгод, никакими идеями их на свою сторону не привлечете. В этом смысле русский прорыв, осуществленный в духовной сфере, может стать прорывом и для всего мира.

Те ресурсы, которыми располагают США, позволяют им любую политическую группировку подмять, заставить проводить свою линию, насаждать свои ценности — даже вопреки местным традициям. Они спотыкаются, неэффективно расходуют ресурсы, но открытого сопротивления не встречают. Поэтому затевать глобальный проект сложно. Мы должны думать, прежде всего, о внутренней самодостаточности. Она с течением времени могла бы представлять какой-то интерес — не обязательно в материальном смысле. Например, русскую культуру вычеркнуть из истории не удастся никому.

Собственная наша элита, как ни странно, не получила всего, чего хотела. Прежде всего, она не получила признания и не включена в западную элиту. Многие наши олигархи на Западе являются изгоями: их считают бандитами. Кроме того, им никогда не позволят контролировать существенную часть какого-либо рынка — даже сырьевого, не говоря уже о товарном. Без стратегического успеха здесь ситуация полностью безнадежна, а успех заключается в выраженной особости России в сравнении с другим миром и её специализации в определенных сферах.

С. А. Семенищев. Прорыв — это совокупность принципиально новых идей и усилий. В любом случае, даже при апатичном обществе, он возможен, если его осуществляет власть, знающая что надо делать. Условием прорыва является постановка цели. Но цели, предложенные обществу за последние 10 лет, показали свою ложность и размытость.

В качестве цели может быть поставлено формирование экономических условий, которые позволяли бы из года в год получать опережающие темпы экономического развития. Это дало бы средства для качественных изменений в обществе — через культуру, образование и т.д.

Основа для прорыва — возможность общества влиять на принимаемые решения. Любое решение всегда приводит к определенным последствиям. Регулирование этих последствий — задача общества, с которым власть устанавливает обратную связь.

В 1992 году сказки про свободные цены привели к колоссальным диспропорциям. Ни один прогноз реформаторов не оправдался. Тем не менее, вынудить власть к корректировке политики общество не смогло. И в дальнейшем предложенная тогда доктрина ни в чем себя не оправдала, но все еще продолжает жить и наносить ущерб российской экономике.

В Калифорнии, когда в результате либерализации цены на электроэнергию поднялись на 400 процентов, власть отреагировала моментально и ситуация была тут же сбалансирована. Без всякого либерализма, который только и годится как экспортный “товар”.

Другой пример. Тэтчер отменяет дотации на молоко тем домохозяйкам, у которых мужья имеют достаточный заработок. На следующий день тысячи домохозяек вышли на улицы и скандировали “Тэтчер — похититель молока”. Решение пришлось отменить. Общество среагировало. Хотя, с точки зрения макроэкономики, решение Тэтчер было оправдано.

В. В. Аверьянов. Каждое поколение интеллектуальной элиты склонно думать, что “предпосылки назрели” и что прорыв уже грядет. Но если это так, то они должны вылиться в определенную идейную форму. Изучение наследия ведущих русских мыслителей уходящего века в области социальной философии и метафизики позволяет говорить, что формируется современный русский консерватизм. Формула этой идеологии — неоконсерватизм традиционалистского типа или динамический консерватизм.

Проблема становления русского неоконсерватизма и его соотношения с возможной государственной идеологией России за последние полгода стала широко обсуждаться. При этом, как правило, недооценивают или умышленно обходят стороной то, что он многозначен и содержит в себе не просто различные, но и враждебные тенденции. В ближайшее время слово “консерватизм” обещает стать одним из самых модных терминов для политической и культурной самоидентификации.

На мой взгляд, можно вычленить, по крайней мере, три принципиально несовпадающих типа неоконсерватизма: традиционалистский, модернистский и нарождающийся постмодернистский (или, если угодно, постбуржуазный). Если неоконсерватизм традиционалистского типа определяется Священным Преданием, типоформирующей для данной культуры духовной традицией и строит модели ее применения к современности, то неоконсерватизм модернистского типа выступает как охранение существующего социально-политического компромисса. Он допускает частичную реставрацию эмпирического уклада жизни, какой она была некоторое время назад, стремится к “прогрессивному синтезу” принципиально новых социальных моделей. В этом случае ни о каком “русском прорыве” говорить не приходится. Консерваторы-модернисты часто выступают жесткими охранителями, но они никогда не поднимаются до реконструкции социального идеала, никогда не выступают в качестве метафизических контрреволюционеров. Контрреволюция для них служит средством решить частные политические вопросы, приостановить сползание в бездну. Консерватизм модернистов всегда локален — реформы в одних отношениях и аспектах сочетаются с охранением в других. Модный ныне “либеральный консерватизм” является одной из разновидностей модернистского консерватизма, однако именно либеральный консерватизм послужил тем зародышем, из которого развивается третий тип неоконсерватизма — “новый порядок” постмодерной эпохи.

На мой взгляд, русский неоконсерватизм представлял собой промежуточную форму становления современного варианта русского традиционализма (возрождения Традиции в России). В XX веке русский неоконсерватизм был осложнен разнообразными компромиссными тенденциями — либерально-консервативными (предшествующими постмодернистской идеологии), просоветскими (стремящимися найти общую почву с большевистским режимом), профашистскими. Подлинный же русский неоконсерватизм всегда подразумевал в своей глубине некий скрытый или же открытый традиционалистский пафос. Осознание и раскрытие этого внутреннего измерения русского неоконсерватизма означало становление его как своеобразного, уникального строя идей, характерного для русской цивилизации и русской исторической Традиции.

На сегодня динамический консерватизм традиционалистского типа выступает как идея, принципиально альтернативная модернистскому и постмодернистскому пониманию социального становления. При этом в лице постмодернизма происходит, с одной стороны, обострение либеральных процессов, с другой же, создается иллюзия “синтеза” консервативных и либеральных идеологем, их согласия. В противоположность ему динамический консерватизм в России представляет собой точку зрения возвращения к себе. И очень многое будет зависеть от того, насколько успешно и быстро консервативно ориентированные силы, патриотические интеллектуалы освоят эту сложную идейную установку.

Острота темы “прорыва” состоит в том, что в современной России может состояться прорыв как со стороны динамического консерватизма, так и негативный прорыв со стороны постбуржуазного консерватизма. В XX веке в процессе сверхмодернизации мы утратили традиционную государственность. Потеряны и несущие традиционные уклад основные сословия — крестьянство, дворянство, купечество. Поэтому не только духовным, но и конкретно-историческим базисом консервативно-традиционалистсткой идеи в России выступает теперь последний оплот русской цивилизации — Православная Церковь. Опасность негативного прорыва в том, что колоссальная энергия может быть высвобождена в результате ее раскола.

Пока Русская Церковь возрождается в своем аутентичном качестве, пока она не расколота на нечто вроде православного “Ватикана” и плюральный мир православного “протестантизма” — постмодерн и либеральный консерватизм в России представляют собой нечто наносное, очевидно неорганическое, в духовном смысле маргинальное. Но где наибольшая наша надежда, там же кроется и наибольшая опасность. Интересно, что регенерация патриархальных представлений идет достаточно быстро — на это указывает опыт недавно воцерковившихся людей и канонизация более 1200 святых на последнем Архиерейском Соборе. Это современное “чудо”, как и восстановление тысяч разрушенных храмов за какие-нибудь 10 лет.

Не будь у нас Церкви, мы не имели бы реальных оснований для своего динамического консерватизма. Эта идея оказалась бы чисто умозрительной, ретроспективной гипотезой о собственном несостоявшемся предназначении. По существу, если говорить о бессознательной сфере ценностей, о духовной “подкорке” нашего общества, то либеральный консерватизм в России мимикрирует именно под динамический консерватизм (традиция исконная, верная себе и одновременно живая, обновляемая). Ведь целью динамического консерватизма является примирение Церкви и церковного образа жизни с состоянием современного мира — однако примирение это должно осуществляться без ущерба для Традиции.

Ю. В. Крупнов. Слово “прорыв” меня всё более пугает. Потому что в последнее время о нём всё больше начинают говорить те люди, которые ни на какое действие не способны. Отсюда возникает экзальтированный авантюризм. Термин “лидерство” отдаёт американизмом. Не совсем понятно, как и для чего России надо вклиниваться в мировое сообщество и претендовать на лидерство. Может быть нужно говорить не о прорыве и не о лидерстве России, не о решительных авантюрных действиях, а об ином векторе движения, связанном с возрождением Традиции. При этом исходить нужно из тысячелетней истории. У нас практически ничего больше нет. По видимости это “почти ничего”, а в действительности — уникальный ресурс, благодаря которому мы можем поставить перед мировой цивилизацией множество новых задач. Может быть, потом это назовут лидерством или прорывом. Пока это не главное.

С 60-х годов у нас идёт то вялотекущая, то ускоренная деградация. Сейчас мы успешно заканчиваем процесс африканизации, в результате которого большинство населения рассуждает как совершенно отсталые люди. Они не понимают, куда пропала страна, которая делала ракеты, а теперь не может накормить своих стариков. Африканизация приводит к определению, которое вынес наш президент год назад: “Куда ни глянь — везде Чечня”. Это означает, что невозможно вести речь о прорыве в какой-то одной плоскости — все возможные системы жизнеобеспечения порушены, везде труха и ржавчина.

Тысячелетняя история говорит о том, что Россия могла существовать, когда она ставила вопрос о мировой державе. Это сложная проблема, которая присутствует, например, в трудах Тютчева, а также в известной концепции “Москва — Третий Рим”. Но сама идея проста — должна быть сила, которая ответственна за сохранение в стране приемлемого человеческого порядка. Россия является единственной страной, которая с момента своего образования пыталась получить или удержать статус мировой державы, выполняющей эту задачу, вносящей в мир христианские принципы. И потому, благодаря ресурсу тысячелетней истории, Россия имеет шансы стать мировой державой, исповедующей социальный идеал христианского общества и справедливого государства.

Тезисы о христианском обществе и справедливом государстве могут зафиксировать Россию как державу, которая свидетельствует перед миром о необходимости жить по справедливости, а не по силе. Поэтому нужно заново продумывать идею нового мирового порядка и обсуждать, что есть сегодня мировое сообщество. Пока вместо мирового сообщества мы имеем узурпацию группой государств силовых возможностей для решения любых конфликтов в свою пользу.

Россия может и должна овладевать миром через мировую образовательную революцию. Наука и промышленность важны, но первое всё больше захватывается развитым миром, второе выносится в страны третьего мира. Поэтому для России важен акцент именно на образовании.

Важным моментом является то положение, при котором наше Тихоокеанское побережье находится в мерзости запустения с анклавами грабительского процветания. Должна быть выработана Восточная доктрина развития России.

Обстановке разрухи можно противопоставить только комплексное восстановление национальных и транснациональных инфраструктур и новые проекты таких структур. Они должны формировать стандарты качества жизни на территории России и превращаться в элемент интенсивного социально-экономического проектирования.

А. Н. Савельев. Мне кажется, что есть разрыв между пожеланиями масштабных преобразований и реальной ситуацией, в которой всюду видится только безнадежная разруха. С одной стороны, проявляется оптимизм (предполагается, что масштабные преобразования возможны), а с другой — глубокий пессимизм (возможность обосновывается необходимостью преодолеть беспросветную разруху). В разработке масштабных проектов необходимость проектирования первого шага отбрасывается — не учитывается ни состояние общества, ни состояние власти. Напротив, когда взгляд обращается к народным массам, начинают звучать апокалипсические мотивы.

Это противоречие связано с другим противоречием — масса населения живет в запустении, а политическая и экономическая элита, которая в течение десяти лет недурно устроилась, благоденствует, получив в свое распоряжение финансовые ресурсы, собственность, влияние, возможности частного благополучия и т.п. Любой прорывный проект социального и экономического характера требует разрешения и этого противоречия.

На мой взгляд, прорывный проект в современной ситуации всегда будет связан (тайно или явно) с необходимостью ликвидации той элиты, которая сформировалась за последние десять лет (отчасти воспроизведя прежнюю элиту). Эта элита истребляет сама себя, во-первых, физически, рассматривая заказные убийства как оправданный способ решения конфликтных ситуаций, а во-вторых, духовно, утрачивая человеческие черты. Благим делом будет политическая ликвидация этого паразитического слоя.

Сегодня реальная возможность смены элиты сложилась — имеется активная группа, которая с приходом к власти Путина получила шанс перераспределить полномочия в свою пользу. Эта группировка, быть может, по своим жизненным установкам мало отличается от ельцинской генерации, но она ещё не опошлилась, не погрязла в коррупции и имеет надежды на более достойное существование, чем существование “воров в законе”. Эта группировка по-хорошему агрессивна и будет бороться за передел собственности, кто бы что ни говорил. Тем более, такой передел морально оправдан — собственность находится в руках олигархов, завладевших ею противозаконно, и вместо капиталистического хозяйствования, вместо инвестиций в производство просто хищнически разворовывают национальное достояние, проедая прибыль в личном потреблении. Это противоречит традициям предпринимательства вообще и русского предпринимательства в частности — наши промышленники жили очень скромно, оставляя после себя школы и университеты, библиотеки и больницы. Теперь олигархи, как бы они ни пытались выглядеть, нагло и цинично реализуют известный тезис: “Собственность — это кража”. И это лозунг их гибели буквально в ближайшие годы.

Нарождающийся слой национальной элиты непременно встанет перед вопросом о ресурсном обеспечении жизнеспособности страны. Жить на налоги, которые приходится выбивать из предпринимателей, Россия, как показал ельцинизм, не в состоянии. Значит, придётся возвращать бюджетообразующие предприятия федерального значения в национальное достояние и распоряжаться всей получаемой ими прибылью. Поскольку олигархи сами признались, что не могли делать бизнес в России по закону, значит, по закону — по такому же “плохому” закону — захваченные предприятия надо вернуть в общенациональное достояние. И это будет сделано.

Представление о справедливости в массовом сознании, на которое мы уже давно махнули рукой (и напрасно), говорят о том, что такая реформа будет поддержана. СМИ нас убеждают в обратном, толкуя о непременной гражданской войне в случае передела собственности. Это ложь. Передел собственности шел и идет — бандитскими методами. Цивилизованный передел и восстановление жизнеспособности страны вызовет только массовый энтузиазм — тот самый прорыв, о котором мы говорим. Возникнет запрос на союз между новой властной группировкой и массовыми чаяниями, минуя разложившуюся элиту. И в нём будет задан проект русского духовного лидерства, восстановление смыслового пространства русской государственности и т.д. Неизбежным следствием такого союза и средством его реализации будет национализация всех общефедеральных СМИ.

Идея динамического консерватизма — решительного прорыва к Традиции — выглядит в этом плане чрезвычайно продуктивной. Эволюционный вариант восстановления русской перспективы уже невозможен. Решение наших проблем путем выборов, парламентских процедур, бесконечными согласованиями и обсуждениями ведёт Россию в могилу.

Большие надежды вызывает состоявшаяся канонизация Николая II, которая лучше всякой социальной доктрины определяет политическое лицо православного человека. Это шаг, который имеет прямое воздействие на формирование традиционного самосознания. С этого момента политическая элита может быть либо православной (а значит — традиционной, русской), либо антиправославной, мракобесной, открыто враждебной русскому народу. И это ведёт к самой решительной конфронтации — либо мы, либо они; либо традиционная Россия со Христом, либо пир сатаны на ее развалинах.

С. А. Семенищев. Проблема заключается в том, что в течение десяти лет страна управлялась не законами, под которыми ходили бы и лица, олицетворяющие собой государство, а указами и постановлениями, которые привели к колоссальному перераспределению капитала. Те, кто были у власти, передали сами себе предприятия в процессе приватизации. Приватизированы даже природные ресурсы, что вообще нонсенс, потому что они всюду являются народным достоянием. Иное дело, если было бы приватизировано добывающее оборудование. Тогда сырьё можно было бы закупать по сбалансированным внутренним ценам, а потом государство продавало бы сырьё потребителям, включая зарубежных. У нас же произошла приватизация ресурсов кучкой людей, которые олицетворяют собой власть.

У власти не стоит просить больше, чем она может дать. Но если мы посчитаем, сколько у нас средств может концентрироваться в бюджете, то поймём, что нам их хватит, чтобы резко поднять пенсии и прочие социальные выплаты.

Почему в бюджете не хватает средств? Потому что сырьевые гиганты манипулируют ценами, путём перепродажи ресурсов между дочерними предприятиями. И их не трогают, ибо с властью они расплачиваются деньгами на проведение избирательных кампаний или иными услугами. Это не просто утечка средств из бюджета. Это прямое воровство.

Отнимать ничего не надо. Надо, чтобы люди, которые олицетворяют собой страну, имели государственное мышление. Нужно ввести жесткий контроль над текущим перераспределением национального достояния.

Л. Г. Бызов. Понятно, что сегодняшний кризис — это не кризис ресурсов. В России их много, и когда эти ресурсы сконцентрировались в руках государственной власти (причём тогда их было значительно больше, чем сейчас — была золотая пора сибирской нефти), они использовались не лучшим образом. Проблема не только в этом, но и в системообразующих основаниях.

Положение России, в рамках той парадигмы и тех отношений, в которые она попала в конце ХХ века, кажется безнадёжным. Хотя в принципе можно как-то устроиться и жить за счет нефти, как Кувейт или Саудовская Аравия, но это никак не связано с идеей прорыва. Обеспечение какого-либо уровня жизни на обозримую перспективу не может быть названо прорывом.

Развитие производства в России и рывок в этой области кажется крайне маловероятным по целому ряду причин. Достаточно сказать, что в России производство никогда не являлось ключевой базой для прорывных проектов. Оно всегда было технологически отсталым, а выпускаемые ею товары имели высокую себестоимость (может быть, за исключением ряда отраслей). Мы проспали экономические и технологические революции еще в 60-70-е годы.

Мне представляется, что нынешний кризис не столько экономический или ресурсный, сколько социо-культурный. Это отчуждение этноса от собственной страны, кризис идентичности, который реализовался в результате провала органической модернизации.

Россия сформировала проект органической модернизации с опорой на собственные силы в период сталинизма, но он был провален, поскольку исчезла его социальная база. Распад традиционного общества, переход к современному обществу, когда национальности превращаются в нации, этот процесс Россия по целому ряду причин оказалась неспособной преодолеть. Поэтому проект органической модернизации оказался подвешенным в воздухе, а общество распалось уже в 50-60-е годы. Остатки традиционного общества, которые мы сейчас наблюдаем, - это слои, которые маргинализированы и лишены энергетики. С другой стороны — космополитическая научно-техническая элита, вместо того, чтобы стать носителем органической модернизации, стала носителем проекта догоняющей модернизации. Причем не для нации, а для себя. В конечном счете, интересы научно-технической элиты, сформировавшейся в позднесоциалистические времена, оказались реализованы в процессе деградации 90-х годов.

Эта элита своего добилась - она имеет проект личного благополучия, реализации творческих интересов и возможностей существовать в открытом западном мире - ценой принесения России в жертву.

Виновата ли в этом элита как таковая? И надо ли ее за это “отстреливать”? Может быть и стоило бы, если бы у нас была бы какая-то другая. Но другой элиты у нас нет. Вместо национальной элиты ей противостоят глубоко маргинализированные слои, на которые никакой модернизационный проект не может опираться.

Ключевая проблема состоит в накоплении в обществе социальной энергетики для проекта органической модернизации. Все 90-е годы социальная энергетика транжирилась. Этот процесс можно сравнить с остыванием открытой кастрюли, когда ее покидают наиболее “горячие” молекулы. Была высокая вертикальная мобильность — активные люди преуспели или имели такую возможность для реализации личных целей за счёт остывания “общей кастрюли”.

Закрытая “кастрюля” русского крестьянства на протяжении многих столетий дожидалась 20-х годов, когда её открыли и получили резкий выброс энергии, за счет которого коммунистический проект успешно развивался несколько десятилетий. Именно поэтому этнической энергии русских как таковых недостаточно для построения национального государства и выработки проекта узко-этнической модернизации. Для накопления необходимой энергетики нужно сегодня эту кастрюлю “закрыть”.

Конечно, я уверен, что русские не исчезнут, так или иначе экономика будет налаживаться, но на этом пути энергии для какого-то прорыва не найти. Единственный шанс для прорыва — это проект глобальной модернизации. Нынешнее устройство мира крайне несправедливо, и те пути модернизации, которые диктуют нам страны Запада, не могут устроить значительную часть остального мира. Россия могла бы взять на себя инициативу выработки такого глобального проекта модернизации, который позволил бы ей обеспечить моральное лидерство (о материальном говорить не приходится). Но ключевой проблемой является социальная база, социальная энергетика русского национального ядра.

А. Б. Рудаков. Прорыв - это переход в иное социально-культурное, социально-психологическое состояние, которое характеризует взрыв социальной энергетики, массовое воодушевление. Оно проявляется на всех уровнях — от интеллектуальной элиты до масс, которые у нас пока находятся в крайне антипассионарном состоянии — никто не хочет предпринимать сверхусилия ради общего идеала, ради цели, не связанной прямо с материальной выгодой. Иными словами, население развращено, и большое количество людей — особенно тех, кто в 1996 году голосовал за Ельцина — предпочли бы сегодня не работать и не предпринимать никаких сверхусилий.

Кто может сформировать глобальный проект, на основе которого Россия способна сделать рывок? Только патриотическая интеллигенция. Проблема заключается в том, что она на данном этапе не конституировалась как социальный фактор.

Когда мы говорим о либеральной интеллигенции, то чётко представляем, о чем идет речь — она проявляет себя каждый день в газетах, в выпусках новостей, в дискуссиях политологов, в проектах экономистов. Она проникает в сознание даже самого неполитизированного человека. О патриотической интеллигенции этого не скажешь. Она пока является набором мэтров, каждый из которых имеет собственную концепцию русской истории, страшного настоящего и возможного будущего. Эта среда занимается бесконечными дискуссиями, лишена интеллектуальной и организационной дисциплины, не способна выработать единого политического языка и понять, каким образом она будет взаимодействовать с властью.

До сих пор патриотическая интеллигенция пыталась вести диалог с властью, хотя очевидно, что никакая власть ни с какими разработчиками концептуальных проектов диалог вести не будет. Каким образом тогда влиять на власть? Только определенным политическим позиционированием, которое заключается в выдвижении идей и проектов как бы от имени власти, при полном игнорировании того, знают об этом “верхи” или нет, считаются они с этим или нет. Таким путём можно влиять на общество и на власть.

Очевидно, что субъектом прорыва в России может быть только власть — президент и его окружение. Других субъектов нет. Патриотическая интеллигенция в этих условиях должна не анализировать что и почему произошло (власть этим не занимается, она не пишет историю). Она должна в своих интеллектуальных ходах имитировать прорыв. В ролевой игре могут быть найдены ходы власти и публичные формулировки, обозначающие эти ходы. Патриотическая интеллигенция должна предлагать власти тот вариант идеологического оформления ее ходов, который максимально усиливал бы власть в её патриотической составляющей.

С каждым поколением (особенно после демографического провала, обусловленного войной) чувство национальной идентичности ослабляется. Во многом это вина всё той же патриотической интеллигенции или людей, которые должны были её сформировать. Молодежь попадает в социокультурный вакуум, она отрезана от духовных потоков своей национальной истории. Нужны определённые формы и технологии, с помощью которых ситуация должны быть исправлена. Это социальный проект, он не может быть реализован изданием книг Тихомирова, Леонтьева и Победоносцева, тиражированием теорий и концепций. Это проблема создания патриотической масс-культуры. Должны быть такие формы работы, с помощью которых патриотическая культура и патриотическая массовая культура воссоздадут русскую массовую идентичность у молодёжи. Без этого никакой прорыв невозможен.

Д. Л. Сапрыкин. Для того чтобы русский прорыв стал реальностью должно появиться поколение героев. В русской государственности прорыв (в том числе и в освоении территорий) всегда осуществлялся либо святым, либо героем-политиком. Это фундаментальный момент: для прорыва должен появиться герой-личность. А объективные предпосылки, тенденции, финансовые потоки или обстановка, когда “везде Чечня”, по сравнению с этим фактором являются моментами подчиненными. Появление же героя всегда предполагает момент чуда. В какой-то момент может казаться, что все умерло, народ звереет, ресурсы утрачены, нет воли к воспроизводству — и тут появляется он. Герой приходит свыше, но только при условии напряженной работы, народного движения навстречу чуду.

Важнейшей характеристикой героя при этом является способность к жертве, наличие у него трагического сознания. Например, ситуация с “Курском” воспринимается как ситуация однозначно отрицательная. Но, с другой стороны, в ней герой только и может действовать. Большой вопрос, является ли Путин в этом смысле героем. Но имеются определенные предпосылки — Путиным заявлены некоторые знаковые принципы действия в трагических обстоятельствах.

В частности, решение вопроса о воспроизводстве нации невозможно свести к проблеме ресурсов, как и уровень рождаемости — к благосостоянию. Его решение опирается именно на готовность к жертве — в этом смысле только героическое население становится народом и имеет будущее. Поэтому речь идет, кончено же, не о герое-одиночке, а о возникновении целого героического поколения.

С. П. Пыхтин. Мы не можем точно знать, где и как состоится русский прорыв. Главное, что он необходим, и что он не может состояться без кризиса и трагедии. Первый порождает гениев, вторая — героев. Без гениев и героев никакого прорыва быть не может.

Мы должны констатировать, что старое общество погибло, и в его возрождении нет никакой необходимости. Проблема состоит в том, что прорыв должно осуществить новое общество, которое сейчас только создаётся. Может быть, это общество будет нам в чём-то не нравиться, в нём тоже будут шлаки и отходы социального производства. Но главное, чтобы новое русское общество создавалось классом новых русских людей, которые должны осознать, что без мощного института государства их попытки выжить в стране и в мире обречены. Поэтому укрепление государства классом новых русских — одна из предпосылок прорыва.

Наконец, прорыв в любой области невозможен, если не будет общего настроя на экспансию. Речь не о военной агрессии. У нас объектов для внутренней экспансии гораздо больше, чем для внешней экспансии.

Для прорыва необходим союз народа и власти. В русской истории, когда этот союз разваливался, исчезал или ослабевал, начинались мятежи и поражения. И всякий раз, когда между властью и народом возникало единение, когда появлялся гений и герой во власти, у нации возникало второе дыхание и возможность прорыва.

Нет смысла преждевременно спрашивать, куда мы прорвёмся. Куда захотим!

Система хоть и хреновая но 10 лет отработала. Посмотрим.

Ну ты уж загнул.

Лес валить не кому?

А город без наркотиков я не поддерживаю, но и не осуждаю.

Да принципами и отличаются, с 48го года упершись лбами на чужих принципах стоят.

Я за любые способы лечения наркоманов. Пускай ими хоть кто-то занимается, пока они тебя не ограбили.